Фото: Александр Гребешков


Александр Гребешков — фотограф-документалист, снимающий проекты по социально значимым темам и портретные съемки. Более 2 лет он живет и работает в Армении.

Мы встретились с Александром в центре Еревана в июне 2023 и поговорили о философии фотографии, съемках в российских ПНИ (прим. ред. — психолого-неврологический интернат) и путешествиях как источнике вдохновения. 

5 марта 2022 года ты прилетел в Армению. Как это было?

— Билеты я захотел купить уже на второй день после начала войны. Сначала приобрел на дату поближе к 24-му февраля. Но тот рейс отменили, деньги вернули и пришлось покупать новые, цены взлетели. Успел за 25 тысяч рублей купить. 

Со мной летел парень, у него был другой рейс на этот же день, но за 150 тысяч. В итоге его пересадили на мой рейс, он летел за 150, я за 25. Посмеялись, конечно. 

Я должен был улететь в 8 вечера, а улетел в итоге в 3-4 часа ночи, с приключениями. Прошел паспортный контроль, и сразу же начали ходить слухи про допросы. Я очень волновался, но прошел нормально. Потом выясняется, что самолета нет. Пришла женщина, увела нас обратно из этой нейтральной зоны, после пограничников. Пришлось снова пройти погранконтроль. Все обошлось. Нас было человек 150-200, и большинство говорили, что прошли нормально, но допросы были где-то у 10%, смотрели телефон. Только одного не выпустили.

Почему ты выбрал Армению?

— У меня был «шенген», но почти не было денег — перед началом войны потратился: купил MacBook, рекордер, пару микрофонов. В итоге пришлось объявить маленький сбор среди знакомых. Тысяч 15 мне накидали. В целом, денег осталось мало. А перед самым отъездом у меня была только пара съемок, 5-6 отменились. Когда началась война, многие схлопнулись.

Когда я выбирал, куда податься, денег хватало либо на Южный Кавказ, либо на Казахстан. В Москве у меня знакомые армяне, Армения показалась оптимальным вариантом.

Фото: Александр Гребешков

Какими были первые впечатления от Армении? Ты выходишь в Звартноце, едешь на автобусе или на такси, видишь горы, и…?

— Темно, за окном ничего не видно, приехал к моей хорошей подруге на Каскад, несколько дней там был. Сейчас понимаю, что на пару тысяч рублей таксист меня нагрел. 

Утром, когда я вышел на улицу, была прохладная, но солнечная погода. В любом новом городе сперва ощущение, что ты вообще не ориентируешься. Вокруг одного дома уже легко заблудиться. Сейчас-то я уже Ереван ногами знаю, как Москву. А поначалу это была проблема — отошел 500 метров и заблудился. 

В марте 22-го здесь встречалось много людей с потерянными взглядами. У меня у самого был такой, да со мной еще товарищ прилетел. Лица у нас — тогда мы сами за собой этого не замечали — были немножко охреневшие. Прилетели в один день. Подруга нас у себя приютила и потом помогла жилье найти. 

Казалось, что вот-вот двери закроются, и нам просто повезло вовремя свалить. Думали, что дальше людям уже не повезет и начнется Советский Союз. Но в России, как известно, долго запрягают.  Страшно за тех, кто остался.

А люди, которые здесь уже прожили год, полтора, два — у них появляются какие-то планы: жить в Армении, осваивать язык или уезжать. Я тоже озаботился этим вопросом, учу английский.

Фото: Александр Гребешков 

Какие планы: думаешь здесь оставаться или ехать дальше?

— Мы с девушкой, она армянка, думаем учить английский и дальше смотреть. Видимо, в Европу. В Америку как-то мне боязно. Европа ближе. Для начала надо разобраться с английским, а потом уже решать, в какую страну. И хотя бы на бытовом уровне учить язык этой страны. 

В Армении реализовываться довольно сложно. Хотя в целом жизнь комфортная, спокойная, я не жалуюсь. Но подспудно тяжеловато здесь жить, потому что Россия рядом. Плюс ситуация с Азербайджаном, это тоже морально давит. 

В Армении реализовываться довольно сложно

Какие в Ереване у тебя места силы?

— Кофейня Lumen, та, которая в современном дизайне. Всё белое, минимализм. Можно просто посидеть, почитать и выпить хороший кофе. Humus Kimchi — классное место. Там, кстати, открылась прикольная «винтажка». 

Rage Garage — классное место. Моя  хорошая подруга его делает. Там же лекции проводит по ресайклингу и по моде. Там продают одежду, в том числе и местные бренды. Можно прийти не только для того, чтобы купить что-то, это место сбора своей публики. 

Как тебе рейверская тусовка здесь? Ты говорил про нее, что она тебе близка. 

— Нет, я же не любитель электронной музыки. Я был на паре тусовок, но мне  просто было интересно посмотреть на людей, оценить атмосферу. Я был в кинотеатре «Айрарат» на мероприятии. Мне понравилось.  

А еще классное место — Box Photo Lab. Там проявляют пленки, продают фотики, но там можно купить винил и виниловые проигрыватели, а также одежду местного бренда. Место совсем небольшое, но там уютно. Чаще всего там проходят такие сменяющиеся выставки художников, фотографов. У меня там мини-выставка была.

Расскажи про нее. 

— Там много работ не повесишь, я сделал такие большие 70 на 70 коллажи, в каждом было по 9 фото, как раз о доме престарелых и не только, из Уганды и из буддийского монастыря. Начнем с Уганды.

Фото: личный сайт Александра Гребешкова 

Как тебя туда занесло?

— Кажется, прошло лет 6-7. У меня была знакомая мулатка, Тереза Диуро, она сейчас в кино снимается. Мы шапочно знакомы, она просто знала, что я фотограф. Написала мне где-то 15 декабря, мол, Санёк, не хочешь ли сгонять в Уганду с протестантами на Новый год. Там были московские протестантки, две девочки, идейные.

В Уганде долго шла гражданская война и творился полный хаос. Плюс там орудовал лидер «армии Господнего  сопротивления» (прим. ред. — угандийская националистическая повстанческая группировка) Джозеф Кони, который похищал детей и вообще творил там немыслимое: детей накачивали наркотиками, а они потом убивали своих родителей. Сейчас, я думаю, там мало что поменялось. В Уганде много сирот. Там обычное дело, когда маленьких девочек за пару коров отдают взрослым мужикам. 

Московские протестантки местному пастору поехали помогать. Заодно позвали фотографа и оператора, чтобы мы делали какие-то материалы для краудфандинга, чтобы потом собирать средства.

Поездка получилась скомканной. Мы тогда не понимали, почему все так плохо организовано. И только в следующей поездке, выяснилось, что пастор «липовый». Просто «пилил» деньги. Съездили мы недели на две. Но не очень плодотворно, потому что были «холостые» дни, когда мы сидели, ждали машину, чтобы поехать.

Фото: личный сайт Александра Гребешкова 

Тем не менее, побывали в угандийских регионах Гулу и Падер, где произошел геноцид. Немного поснимали. А Новый год встретили в столице — в Кампале, на местном стадионе. Он весь был заполнен протестантами, которые коллективно молились. Очень эффектное зрелище, около 50 тысяч людей. 

Фото: личный сайт Александра Гребешкова 

Ты же атеист, насколько я помню. 

— Да, я атеист. Меня это впечатлило, как хороший фильм. Больше бы поразило, если бы я оказался на стадионе на финале Лиги чемпионов. Хотя там тоже было необычно, что все люди настолько озабочены этим процессом и так ему предаются импульсивно: со слезами на глазах молятся, с руками к небу. Такого я не видел.

В буддийский монастырь ты ездил в России или в другой стране?

— Это было в Индии, в штате Карнатака, соседнем с Гоа. Он очень бедный, в этом штате находится резиденция Далай-Ламы. Я даже в щелочку видел его покои.

Фото: личный сайт Александра Гребешкова 

А его самого ты видел?

— Нет, его там не было. В Индию я попал со знакомыми из Москвы, они там снимали фильм. Очень такой пробуддийский, пропагандистский, я бы сказал.

Фото: личный сайт Александра Гребешкова 

Интересно получается, ты атеист, а у тебя какие-то религиозные знакомые постоянно встречаются. 

— Это все косвенные знакомства, и с протестантами, и тут. Там был просто мой знакомый оператор, тоже светский человек. Его друзья — буддисты, семейная пара молодых ребят. И я поехал с ними. Тоже необычное место, монахи каждый день делают примерно одно и то же — день сурка. Многие из них еще не в статусе монаха, а на позиции послушника. 

Они сдают экзамены, и все это должно закончиться получением статуса, что-то вроде учительского. Потом их должны, по идее, распределять в какие-то храмы, чтобы они там служили. Мне там не очень понравилось. На мой взгляд, это куча мужиков, которые сами не работают, но активно получают деньги, в том числе с Запада, из Нидерландов, Германии. Можно увидеть, что там ту или иную постройку проспонсировали европейцы. Между тем, в монастыре не стесняются критиковать европейцев за толерантность, женщин за какое-то поведение. А деньги берут.

Плюс нам дети рассказывали, что старшие могут обижать, принуждать к труду, когда сами не хотят убираться, молодых иногда бьют. Я читал, что в этих монастырях случается сексуализироваенное насилие над детьми. Об этом говорят большие ламы, признанные учителя. О том, что с ними подобное происходило.

Фото: личный сайт Александра Гребешкова

Я думал, что у тебя в основном интересы — социальная тематика в России. А ты еще и путешествуешь.

— Нет, помимо социальной фотографии я люблю «стрит». Ты снимаешь не постановочную сцену на улице. Я люблю общий план снимать, то есть с близкого расстояния, когда есть какая-то мизансцена. И также можно высказаться на социальную тематику. В частности, именно за этим я тоже ездил по странам.

Любимое занятие — это просто выйти из хостела в 9 утра и гулять там до 9-10 вечера. Очень обидно, когда приезжаешь в новый город, на дней 7-8, а два дня подряд дождь, и не получается съемка.

Любимое занятие — это просто выйти из хостела в 9 утра и гулять там до 9-10 вечера.

Что тебя больше всего поразило из тех мест, где ты был?

— Неаполь сильно запомнился. Там в хостеле, который находился на территории какого-то храма средневекового, был коридор со сводчатым потолком, длиннющий стол стоял, и время от времени все около него собирались: и африканцы, и азиаты, и арабы. Очень интернациональный коллектив. Готовили какие-то национальные блюда, а потом собирались и ели, пили, общались. Дружба народов. Было позитивно и весело.

Везде своя атмосфера. В Париже, Берлине, Амстердаме — своя. В Бухаресте, в Сараево, в Белграде — другая. И тоже очень необычная.

Она ближе к постсоветской или нет?

— Визуально — да. Бухарест, Будапешт были во время моих визитов более бедны, чем Москва предвоенная. Уж тем более бедным выглядело Сараево в сравнении с Москвой, с Питером. Но, несмотря на то, что эти страны отстают в экономическом развитии, там виден потенциал европейского вектора. 

Они пытаются бороться с консерватизмом, фантомными болями бывшей Югославии. Все же в курсе балканских войн и конфликта сербов со своими соседями. Но, тем не менее, сейчас бывает, что муж — серб, а жена — хорватка, либо боснийка или наоборот. Люди ездят друг к другу и живут мирно.

Там война прошла жестоко, с геноцидом с обеих сторон. Но поколения сменились, люди все-таки стараются уже дружить. Пожилые припоминают обиды прошлого, мол, вот там не довоевали, а надо было бы. Зато молодежь, наоборот, старается про все это забыть и начать просто мирно сосуществовать.

Приведу в пример аналогию. Многие родители не могут сепарироваться от своих детей. До сих пор считают, что даже их ребенку уже 25-35 лет, а они полагают, что сын или дочь должны соответствовать их ожиданиям. А выросший ребенок так не считает. А ведь родители могут жить своей жизнью, ничего не навязывая. Как раз обычно дети не навязывают, а хотят, чтобы от них просто отстали. Дети идут к психологам, а родители — нет. 

Можно, мне кажется, такую параллель провести — авторитарное наследие, в виде каких-то политиков, более пожилых, консервативных людей тоже не ходят ни к психологам, лично не занимаются психологическим лечением. Они не хотят рефлексировать о своем прошлом.

Ты скучаешь по России?

— По друзьям — да. Тут ничего не попишешь, тяжело на расстоянии поддерживать дружбу. По каким-то местам в Москве тоже скучаю. По своим двум книжным шкафам. А в целом — нет. Я хотел уехать. Получился своеобразный пинок. Я очень долго собирался, ну вот, пожалуйста. 

Мне всегда был близок космополитизм, где дом — в целом весь земной шар. И главное это не страна, а какие люди вокруг тебя. Каких-то вещей может не хватать чуть-чуть, но в целом можно же и здесь что-то сделать. Те же книжные какие-то появились. Люди по интересам создают себе тусовки интеллектуальные, творческие. Короче, надо делать родину себе самому там, где ты есть. 

Надо делать родину себе самому там, где ты есть.

Фото: личный архив Александра Гребешкова 

Ты серьезно интересуешься философией, причем левого толка, так? 

— Больше да, наверное. Не правого уж точно. Просто, левые в 60-70-х все-таки отличаются от современных левых, тех же black block. У этих ребят total black, черные маски, небрендированные одежды. Это те, которые на всех погромах где-нибудь в Париже, Берлине,очень активно громят, поджигают, дерутся с полицией.

А кто из философов повлиял на твое творчество как фотографа в социальном контексте? Ты видишь потенциальный кадр и думаешь: надо сфотографировать, потому что об этом какой-то мыслитель писал.

— Ну, какие-то кадры есть, но мне кажется, когда ты видишь момент для фото, уже потом задним числом понимаешь, что была отсылка к философии. На меня больше всего, наверное, повлияли Ги Дебор, Жан Бодрийяр, Мишель Фуко. Книга Хосе Ортега-и-Гассета, которую я читал, «Восстание масс», очень интересная. Что-то немножко брал у Ролана Барта, у Джорджо Агамбена.

Есть кадр у меня такой, немного невзрачный на первый взгляд. Там седовласый мужчина сидит, кажется, в Вене, вглядывается в витрину магазина в упор. Пытается что-то там увидеть: то ли собственное отражение, то ли товары. И вот тут Бодрийяром немножко «попахивает». Вечность размылась и уже не видит себя, не замечает, утратила самость.

А в чем ты видишь свою задачу? Понятно, что это приносит удовольствие, это твоя профессия. Но что ты хочешь показать миру?

— Мне больше всего нравится, когда фотография вызывают любые спорные чувства, вплоть до конфликта. Когда зрители что-то критикуют, с чем-то не согласны. Если человеку просто понравилась фотография — красиво, ярко, композиция эффектная, очень непривычные люди: африканцы или монахи, или для европейцев нетипично видеть дом престарелых в России. Для них это очень дарковая экзотика. Они не привыкли к таким образам. Для них это просто эффектный кадр. 

Но если человек с культурным бэкграундом видит в этом снимке какие-то параллели со своим опытом, тогда возникает конфликт. Происходит связка между собой и тем, кто на фото. Почему-то зритель будто бы ставит себя на место того персонажа, которого видит, и ему это не нравится. Может им не нравится, что я это снял и показал. 

Больше всего нравится, когда фотография вызывают любые спорные чувства.

Будто ты их уличил в чем-то нехорошем. 

— Такие моменты мне нравятся, потому что тогда люди на себя смотрят со стороны. На фотографии не он, но делает точно так же, либо точно так же выглядит. Вот и рефлексируют. Они могут растеряться, увидев ситуацию не своими глазами, а другими. И, возможно, по-другому на нее посмотрят, оценят.

Моя буддистская серия не такая яркая, как из Уганды или из домов престарелых. Но там есть кадры противопоставления монахов и местных жителей. Последние трудятся, а монахи ничего не делают, они зациклены на себе, живут в вакууме, с реальной жизнью не пересекаются. Есть же поговорка: легко быть святым в монастыре, а ты попробуй им быть на базаре. Думаю, что быть святыми на базаре они вообще не готовы и, более того, не желают.

Какой ты видишь миссию фотографа? 

— Очень приятно, когда человек видит фото и, благодаря прочтению фотографии, вдруг начинает интересоваться какими-то другими сферами искусства. Если удастся его мотивировать пойти взять книгу, посмотреть фильм, прокачать свой интеллектуальный уровень, кругозор, это было бы вообще прекрасно.

Давай вспомним легендарное фото из Вьетнама — монаха, который себя сжёг. Это очень повлияло на международную кампанию (прим. ред. — монах Тхить Куанг Дык сжег себя в 1963-м году в знак протеста против притеснения буддистов в Южном Вьетнаме. Вскоре местного президента-узурпатора свергли и убили военные). То есть, одно фото может изменить мир. 

Или нашумевшее фото обгоревшей девочки из Вьетнама, которая бежит по дороге после бомбежек напалмом. Но, это к слову о том, что тогда фотографии влияли на людей сильнее. Ну а теперь Бэнкси делает как бы визуальные пародии. Эту девочку ведут персонажи Диснея. Это не стеб, это резонирует с книгой «Созерцая насилие»: раньше люди действительно как-то реагировали на кадры с насилием, не были пресыщены, воспринимали.

А потом это чувство притупилось. Вот сейчас, видя кадры из Украины, кто-то реагирует, кто-то нет. Для некоторых это, опять же, нереальная сцена. Есть проблема, как снимать войну, как снимать социальные сюжеты. В каком потоке образов как сделать, чтобы изображение все-таки человека трогало, заставляло остановиться и задуматься.

Выложили исследование — взяли обложку журнала то ли Times, то ли New Yorker, где образы довольно сильные, где фотограф часто рискует жизнью, и это действительно очень мощный кадр, так ее смотрят полторы-две секунды и листают дальше. 

Одно фото может изменить мир.

Тебе хотелось бы, чтобы твое искусство не проходило за секунды, чтобы оно человека побуждало к чему-то?

— Да, чтобы люди, во-первых, замедлялись, не были в телефоне, без вот этого скроллинга образов, это же вредно. Человек не может так быстро столько всего анализировать на глубоком уровне. Хочется, чтобы человек замедлялся и более внимательно что-то изучал. Не только мои фотографии, а вообще все что угодно, тексты читал не по диагонали. Смотрел кино вдумчиво, а не с чипсами и газировкой.

Где ты сейчас живешь?

— Я переехал в район получше, тут вот рядом, прямо возле метро Еритасардакан. Такой прикольный дом. Раньше я жил на Сасунци Давид, там всё-таки район консервативный. На тебя посмотрят — серьги нацепил, шорты. А если надевал шляпу, похожую на хасидскую и пиджак с шортами плюс грубые ботинки, люди вообще не понимали, что это такое вышло? Цирк уехал, клоуны остались.

Ты здесь с весны 22-го?

— С 5.03.2022.

У тебя было много социальных проектов, в том числе на канале «Дождь».

— «Автобус милосердия». Фотография репортажная плюс-минус, а тематика социальная. С Дождем к сожалению не работал, а хотелось бы!

Фото: личный сайт Александра Гребешкова 

Как ты к ней вообще пришел? Как твоя карьера развивалась?

— Оно все совмещается, то есть я продолжаю снимать мероприятия, ну, любые плюс-минус связанные с детьми, начиная от детей до взрослых каких-то конференций, презентаций, портретов, свадеб, девичников. А это была самая первая съемка, «Автобус Милосердия». У меня соседка училась, писала про них доклад, ей нужны были просто фотоиллюстрации. Она говорит, давай-ка сделаем про службу, которая ночью ездит по трём вокзалам. Это был 2009-й год, когда на вокзалах была более плачевная обстановка, чем сейчас. Там теперь более адекватно — в 8-9 годах там было совсем плохо. Начиная от того, что там можно было купить пистолет, порнографию, наркотики любые, бездомные толпами шарахались. Один раз, я помню, вышел с площади Трех вокзалов — ездил в универ. Не доезжая Мытищ есть такая остановка со смешным названием, «Перловка», там спортивный факультет. Стояли жуткие  холода, минус 25-30 утром. Я вижу, как стоит бездомный босиком на асфальте с наледью и курит. Ему, по-моему, вообще все равно. Он даже не топчется. А над кассами, где билеты продавали, такие большие плазмы, и там реклама туров на Мальдивы. Вот это надо было снять. Ги Дебор бы оценил, да и Бодрийяр тоже.

Я просто пошел, три или четыре ночи я с ними («Автобусом Милосердия») ездил. Это была первая съемка такой тематики, то есть до этого я ни разу не снимал социальное. И кто-то мне сказал, что есть конкурс «Серебряная камера» от Московского дома фотографии, тогда еще при Лужкове делали конкурс на репортаж в Москве. Я там занял второе место, и меня отправили в Париж на два месяца. Московский дом фотографии сотрудничал с Cité des Arts, это такой в Париже центр искусства. У них работала программа, когда художники из других стран приезжают на время делать свой какой-то проект.

По обмену?

— Там нет обмена, ты можешь подать заявку на свой проект, и если они ее одобрят, то можешь у них либо бесплатно получить это жилье на период, либо по очень льготной ставке его снять. То есть раза в 3-4 меньше платить, чем за обычную аренду квартиры. Там были люди вообще со всех стран: азиаты, темнокожие, арабы — все художники, музыканты, скульпторы. Глобальная история. Там еще в коридоре, где я жил, на каждой двери были названия разных стран и городов. Каких-то довольно экзотичных для человека впервые оказавшегося в Европе. Типа Эфиопии, Куала-Лумпура.

Отличается ли угол зрения, у фотографов из разных стран и культур? 

— Ну если говорить именно об авторской фотографии, это примерно то же самое, что авторское кино, то есть не снятое на заказ для студии, а именно когда человек сам хочет сделать высказывание. Обычно эти авторы очень интеллектуальные люди, подкованные и в политике, и в социальных вопросах, экономических, чаще всего это связано еще и с религией. Например, фотографы из мусульманских стран, которые сами по себе светские, они, конечно, подвергают все критике. Либо политический режим, либо религиозный режим, автократии и так далее, и это чувствуется в их взгляде. Например, фотограф, который родился и вырос в какой-либо арабской стране, не самой свободной, и просто человек арабского происхождения, который вырос в европейской стране — у них будет разное видение. 

Можно провести параллель: когда Уокер Эванс путешествовал по США и это был период то ли Великой Депрессии, то ли какого-то экономического застоя в США. Он снимал фермерские угодья, бедные районы — фотографии планировалось публиковать. В итоге, выяснилось, что многие фотографии забраковал редактор. Он просто пленки дырявил дыроколом если видел нищету или какое-то насилие, вот именно в этом месте делал дыру.  И не восстановишь уже никак. Кстати, впоследствие именно с этими “дырявыми” фотографиями сделали выставку и сняли небольшой док, а отверстия дырокола стали сквозной темой.

Это я почему всё говорил? Иногда у людей не получается уехать, как у Аббаса Киорастами — это кинорежиссер, который в Иране снимает, а ему запрещают и сажают. Или Ай Вэйвэй (прим. ред. — современный китайский художник), но это художник XXI века, его искусство сильно отличается от искусства Энди Уорхола. Наверное, в том числе, потому что они родились совсем в разное время и в разных концах планеты. Поэтому их взгляды действительно сильно отличаются. Фотографы, если брать допустим фэшн или какую-то просто съемку людей, портреты — они, конечно, на Западе, в европейских странах, более свободные, раскрепощенные, чем в России или в СНГ. Люди как-то проще и с самоиронией к себе относятся.

Фото: личный сайт Александра Гребешкова 

Сколько ты был в Париже?

— Два месяца.

Во время поездки ты замечал, как на тебя повлияла другая культурная среда?

Фото: личный сайт Александра Гребешкова

— У меня был тогда переходный период, я же учился в спортивном универе, к культуре отношение имел самое посредственное. Это общая специальность, ты либо можешь быть физруком в школе, либо тренером по фитнесу, либо переквалифицироваться и заниматься реабилитацией людей. После универа мне все, что связано со спортом, довольно сильно надоело. Так вышло, что я практически случайно начал снимать и просто этим зарабатывать. Я снимал плюс-минус всё подряд. От светской хроники и свадеб. Это 2005- 2008 годы. Но я всё равно мало зарабатывал. А в Париже мне французская сторона платила стипендию в размере 900 евро в месяц. Очень неплохо, учитывая, что они бесплатно предоставили жильё. Я начал интересоваться культурой, Тогда не было такого количества интересных телеграм-каналов, инстаграм-каналов, где рассказывали про культуру, не было издательств, таких как «Гараж», «Стрелка Пресс», или они только начинали появляться, ютуб-каналов этой тематики толком не было. В итоге 2010-м году я еду в Париж. Когда я увидел их огромные книжные лавки, это мотивировало еще больше заниматься, интересоваться искусством во всех сферах. Это касалось музыки, кино. Париж именно этим соблазнил. Это же была первая поездка за границу, до этого я никогда не выезжал из страны. Это наверное, главная заслуга Парижа, потому что ты видишь других людей. Москва в 2010-м году была совсем не та, что была в начале 2020-х, когда уже много довольно стильных, прикольных, интересных людей на улицах. Все было попроще значительно. А в Париже  ты видишь татуированных, цветных, с разным цветом кожи, с волосами, с пирсингом, геи и лесбиянки спокойно ходят. Это, конечно, немножко шокирует.

В интервью журналу Fashion Times, в 2016 ты говорил про Париж, что новые места тебя вдохновляют. Как повлияли на тебя Армения и Ереван в этом плане?

—  Касательно Еревана: с одной стороны — это интересный опыт, получается общаться с местными художниками, творческими ребятами. Мне кажется, что художники — творческие люди во всех странах, даже в консервативных, как Армения. Они все равно более прогрессивные, либеральные, терпимые в сравнении с людьми вне искусства. Просто в каждой стране есть какие-то свои национальные особенности, необычные моменты, но они в основном положительные. Мне кажется, будто мы, условно русские — айтишники или творческие люди, живем конечно в своем пузыре и иногда ты натыкаешься на очень консервативную злобную публику в социальных сетях, которые разносят девушек, которые как-то так не так выглядят. Ты понимаешь, что это довольно весомая часть общества и, судя по всему, как показывает вот история, особо ты с этим ничего не поделаешь. Приходится ждать, пока новое поколение будет нарастать, и не заменит старое. Все тоже самое было даже в североевропейских странах.

На протяжении жизни человек может поменяться. Например, Эрнст Юнгер — мыслитель, который воевал за Вермахт, а потом в итоге начал призывать за мир к концу жизни. 

— Но он был философ, да. А что касается домохозяек, людей рабочих, простых специальностей, у которых нет времени в силу их занятости, тяжести жизни. Было бы хорошо, если бы перемены случились на нашем веку, потому что иногда не хочется их ждать, а хочется уже уехать. Туда, где уже перемены настали. Но в целом от Армении все равно позитивный опыт — люди добрые, отзывчивые. Возможно, они такие, когда дело не касается действительно каких-то серьезных, краеугольных вопросов — тогда что-то включается другое, но с этим я не часто сталкивался. Все-таки прям ультраправых здесь не так много — это скорее маргинальный класс. 

Какие места в Ереване и Армении тебя больше всего как фотографа, вдохновили?

— Была работа в районе Енокавана, плюс Севан, Азатское водохранилище, везде красивая природа. Всегда, правда, огорчает, что довольно намусоренр. Но мне-то больше интересно людей фотографировать, а вот этого я как раз не делал, потому что пока не нашел тему.  

В интервью журналу Papaya Stories ты говорил, что тебя вдохновляет несовершенство мира. Сейчас что-то поменялось?

— Нет. Вдохновляет какая-то проблема, потому что если проблемы нет, ты просто не знаешь, чем заняться. Фотография и искусство — это способ, ну если не решения, то обозначения какой-либо проблемы. Мне кажется, зря ругают художников, когда говорят, что они ничего не решают, что они сняли фильм, нарисовали картину и это никак не влияет на общество. Я думаю, что уровень развития культуры очень даже влияет на общество, когда с помощью образов люди для себя что-то открывают, какие-то довольно прописные истины. Начиная с того, что не надо мучить животных, надо уважать женщин, людей другой расы и ориентации. Искусство, скажем так, это мирное оружие или инструмент более массового поражения. Книги по философии и психологии так массово читать не будут. А искусство, даже довольно-таки авторское, оно покрывает собой более широкие слои населения и его просто больше. Если хороший философ или психолог пишет за жизнь условно 5-10 книг, то художников больше и они делают больше какой-то работы. И она чаще проникает в социум. 

Фото: личный сайт Александра Гребешкова

Какая твоя работа, серия или фото сильнее всего проникло в социум, повлияло на восприятие людей?

— Мне чаще писали про дома престарелых. Люди пишут, что да, как проникновенно, чувственно. Часто задавались вопросом, как так вышло, почему эти люди так живут? Множество вопросов, в том числе к самим себе. Как не оказаться на их месте? У людей как будто бы появился страх. Еще у меня была поездка в психоневрологические интернаты. Разовая поездка, кажется, в два или в три дома.

Фото: личный сайт Александра Гребешкова 

Это было в Москве?

— Москва, Подмосковье, накануне 9 мая. Это было снято, возможно, еще даже до Крыма. Это сплошной какой-то угар, когда приходят к душевнобольным, наряжают их в эти советские пилотки и  военную форму, вешают флаги. Даже их накачивают патриотизмом, песни поют все те же самые, типа «Батяня-комбат», и подобной ерунды. Я отснял эту серию, подумал, что там вообще нет удачных фото. Потом я ее открыл, исходники все посмотрел, она лежала лет семь. Как оказалось, там есть хорошие кадры. 

Фото: личный сайт Александра Гребешкова 

Я оставлю ссылку на твои проекты.

— Сейчас задним числом, когда ты видишь эти лица и это какая-то не совсем здоровая аналогия. Лица больных людей, которых не получится уже вылечить, скорее всего, они навсегда останутся в таком душевном состоянии. И как над ними издевается пропаганда. А обычное общество, над которым также издевается пропаганда и лица людей как бы здоровых, но они настолько изменены пропагандой. Ты видишь болезненность, уродство, озлобленность, когда люди кричат в камеру какие они уникальные, самые лучшие.

Фото: личный архив Александра Гребешкова

Что за фото, где тебя «принимают» на митинге? У тебя там такая благостная улыбка.

Это, по-моему, был митинг «Он нам не Димон». Я же там жил рядом, на Пушкинской, просто спал после работы и даже не знал, что будет митинг. Мне кто-то позвонил, мол, выходи. Я спросонья вышел с камерой, было прохладно. Подошел к памятнику Пушкину. Вижу, что людей как-то немного. Только потом я узнал, что на самом-то деле люди были, но их перед моим приходом жестко разогнали. Как обычно бывает — менты всех разгоняют, все разбежались менты вроде тоже чуть-чуть рассосались, и люди потихоньку начинают опять собираться. А я думал, что все только начинается. Стою себе, подбегает к памятнику Пушкину группа молодежи — молодняк лет 16-ти. Что-то клеят на памятник. Вдруг врывается вот эта «электричка» омоновцев, они всех хватают. А двум омоновцам не хватило, типа все разбежались. Я стою с камерой и мент взял меня. Я даже от него не убегал. Это были еще те годы, когда на митингах было полегче, не так жестко за всеми гонялись. Это был первый опыт.

На 15 суток потом?

— Нет, просто дали два штрафа за неповиновение полиции и участие в митинге. Я даже пошел на суд, мне было интересно сходить. Тогда по статье о неповиновении полиции, либо штраф 1000 рублей, либо до 15 суток. Но у них были какие-то вегетарианские времена и просит присылали домой повестку. То есть тебя отвели в отделение полиции, составили протокол и отпустили. А дальше говорят, что вам придет повестка в суд на рассмотрение. Можно было не ходить в суд и тебе просто заочно выписывали штраф на почту. Но если ты приходил в суд, то тогда тебя могли закрыть. Я решил сходить, но мне все равно штраф дали.

Фото: личный архив Александра Гребешкова 

Может быть у тебя есть какие-то идеи, что бы хотелось здесь поснимать?

— Идеи пока не скажу, чтобы их кто-нибудь не своровал, эти художники все время что-то воруют (смеется). Главный критерий, чтобы эту историю можно было поснимать хотя бы полгода, чтобы было какое-то развитие у персонажа. Не просто приехать и два-три раза его поснимать, а чтобы понаблюдать в какой-то его работе, действиях. Вот тогда будет поинтереснее. Нужен  персонаж, погруженный в конкретные обстоятельства, как он там будет находиться. 

Читайте также:

«Кто успел – тот увидел». Уличная галерея Василия Butttercut Маслова

«Существует запрос на реальность» — Валерия Цыганова, основательница клуба независимой документалистики Freedoc 

«‎Обычно я делаю работу ночью, а утром её уже сдирают» — художник-самоучка BFMTH