Жертва советской уравниловки. Любовь и боль писателя-реалиста Сергея Довлатова
Он утверждал, что ирония — единственное оружие беззащитных. И оставил этот мир в возрасте 48-ми лет. Наряду с Бродским и Солженицыным входит в тройку самых известных на Западе русскоязычных авторов второй половины ХХ века. О Сергее Довлатове — писателе и журналисте, который открыл миру реалии эпохи советского застоя, расскажем в рубрике «Известные армяне».
В 1968-м году сатирический журнал «Крокодил» напечатал небольшой рассказ Довлатова «Когда-то мы жили в горах». Эпизод из жизни армянской семьи завершается лирическим эпилогом: «Когда-то мы скакали верхом. А сейчас плещемся в троллейбусных заводях. И спим на ходу. Когда-то мы спускались в погреб. А сейчас бежим в гастроном. Мы предпочли горам крутые склоны новостроек. Мы обижаем жен и разводим костры на паркете. Но когда-то мы жили в горах!»
Сергей Довлатов был армянином по материнской линии. Это зафиксировано в его паспорте, в графе «национальность». Выбирая между происхождением отца — еврей — и матери, сошлись на последнем из соображений безопасности. После Великой Отечественной войны в Ленинграде, где жил Довлатов, активно боролись с космополитизмом. Быть евреем было весьма небезопасно.
Мать будущего классика, Нора Сергеевна — человек разносторонне одаренный. Она одновременно поступила и в Консерваторию, и в Театральный институт. Выбрала сцену, но продолжала обожать музыку. В квартире стоял — и не без дела — рояль. Сергей, кстати, унаследовал от матери музыкальные способности, правда развивать их не стал. После рождения сына и расставания с Донатом Мечиком — отцом Довлатова, Нора Сергеевна оставила театр и вплоть до выхода на пенсию работала корректором.
Армянскую родню матери Довлатов описал в автобиографической повести повести «Наши». Писатель вспоминал, что дед по материнской линии отличался весьма суровым нравом. Все буквально трепетали от его взгляда. Если что-то деда раздражало, он хмурил брови и низким голосом восклицал: «Абанамат!» В доме наступала абсолютная тишина. Значения этого слова никто не понимал, и лишь потом, учась в ВУЗе, Довлатов узнал, что это матерное ругательство.
Поначалу родня матери жила в Тифлисе (ныне Тбилиси), а потом переехала на берега Невы, в Ленинград. В коммуналку в самом центре — на улицу Рубинштейна, в дом номер 23. Обитали там, в основном, интеллигенты. В этой атмосфере юный Сережа и «созревал». Сейчас при выходе из двора установлен памятник писателю.
В 1959-м году Довлатов поступил на филологический факультет Ленинградского государственного университета имени Жданова — на кафедру финского языка. Интересно, что изначально он планировал поступать на не менее экзотическое — албанское отделение, но изменил решение.
Во время учебы Сергей подружился с молодыми ленинградскими поэтами Евгением Рейном, Анатолием Найманом, Иосифом Бродским. Вот как последний вспоминал знакомство с коллегой: «Мы познакомились в квартире около Финляндского вокзала. Хозяин был студентом. Алкоголя в ней было много. Это была зима то ли 1959-го, то ли 1960-го года». Кстати, друг Довлатова, литературный критик и эссеист Александр Генис, однажды заметил, что Бродский был единственным человеком, которого Сергей боялся. По крайней мере, искренне восхищался.
Университет стал для Довлатова местом встреч: с друзьями, первой женой. Ее он безумно любил, называл Асетриной — именно так, через букву «А». Ася Пекуровская была студенткой вечернего отделения филфака. В своих мемуарах она пишет, что в день их знакомства на университетской лестнице Довлатов должен был идти на зачет по немецкому языку, к которому не был готов. Пекуровская согласилась ему помочь. Зачет Довлатов получил. Досталась ему и Ася. Кто бы мог подумать, что для будущего классика она станет такой femme fatale.
История их брака мучительна. Отношения — драматичные и конфликтные. По факту они были расписаны восемь лет, но все закончилось спустя два года. Тогда Ася решила оставить Довлатова ради более успешного писателя Василия Аксенова. Расставание далось Сергею непросто — он угрожал Асе самоубийством, требуя, чтобы жена осталась с ним. Потом наставил ружье на нее и… выстрелил. К счастью, рука дрогнула — пуля ушла в потолок. В комнату ворвалась мать, а Пекуровская смогла убежать. И больше не вернулась. Довлатов беспробудно пил три дня. Интересно, что уже после развода у них случилась мимолетная связь. Ася узнала о своей беременности и родила дочь Машу, с которой Довлатов никогда не общался. Слишком сильно она напоминала ему о некогда любимой женщине.
Сергей не отличался успеваемостью по русскому языку и литературе ни в школе, ни в университете. И это как раз тот случай, когда видна относительность любых оценок. «Тройка» по русскому совсем не говорит о безграмотности Довлатова, а уж тем более о качестве его литературного стиля. Как известно, он всегда сам правил свои тексты — и, будучи редактором в газете, и писателем. Коллеги отмечали его дотошность и неприятие ошибок — не случайно же он рос в семье редакторов и корректоров.
Но, несмотря на талант, университет писателю пришлось покинуть после двух с половиной лет обучения. Его отчислили со второго курса за многочисленные прогулы и неуспеваемость — не сдал экзамен по немецкому языку. Четыре раза пытался — и все без толку. Сыграло свою роль и мучительное расставание с Пекуровской. В архивном заявлении на отчисление студента третьего курса финского отделения причинами названы «тяжелое материальное положение и переход на работу».
С 1962-го по 1965-й год Сергей Довлатов служил в армии, в системе охраны исправительно-трудовых лагерей на севере Коми АССР. Его отправили в поселок Чиньяворык, где располагалась колония. Служба давалась Довлатову весьма тяжело. Однако там он вновь занялся поэзией. Из армии писал, что стихи «спасают его». Писатель вспоминал, что попал в ад. Там ели собак, делали татуировки на лицах, убивали за пачку чая. Он подружился с заключенным, который когда-то засолил в бочке жену и детей. По мотивам службы в Коми Довлатов написал сборник «Зона. Записки надзирателя» о жизни заключенных и их охранников.
Спустя год службы на Севере, Довлатов перевелся в часть под Ленинградом. Со своей второй официальной женой, Еленой Ритман, он познакомился еще до армии. И, будучи рядом, брал увольнительные для романтических встреч. В августе 1965-го армия осталась позади. Сергей с Еленой переехали в коммуналку на Рубинштейна, где вскоре родилась их дочь Катя.
Многие биографы Довлатова полагают, что он не реализовал бы себя, не будь рядом Елены. Замкнутая, молчаливая, со «стержнем». Именно супруга вручную перепечатала на машинке его полное собрание сочинений. Друзья утверждали, что литератор оказался «под каблуком». Она всегда принимала все самые важные решения в жизни писателя. Даже когда супруги временно разошлись, Ритман продолжала жить вместе с матерью Довлатова. Кстати, свой «Заповедник» писатель посвятил «жене, которая была права».
После армии Сергей Довлатов восстановился в ЛГУ, поступив на факультет журналистики. Параллельно он работал в многотиражке Ленинградского кораблестроительного института. Тогда же начал писать свои рассказы. В 1968-ом впервые выступил перед публикой на вечере творческой молодежи. А еще через несколько лет Довлатов стал секретарем писательницы Веры Пановой. Воспоминания об этом периоде его жизни описаны в книге «Соло на ундервуде».
Довлатов был близок к интеллигентским кругам. Знал много пострадавших от сталинских репрессий и тех, кто испытывал презрение к советской власти. Еще в шестилетнем возрасте Сергей узнал, что его дедушка был расстрелян. «А уж к моменту окончания школы, — вспоминал писатель, — знал решительно все. Что в газетах пишут неправду. Что за границей простые люди живут богаче и веселее. Что коммунистом быть стыдно, но выгодно».
В те годы Довлатов много писал. Он неоднократно пытался напечатать собственные рассказы, однако их отказывались принимать по идеологическим причинам. Первый сборник «Пять углов» был уничтожен, так и не выйдя в свет, по указанию КГБ. Автор печатался в «Самиздате» и в эмигрантских журналах, таких как «Континент» и «Время и мы», за что его исключили из Союза журналистов СССР. Советские читатели творчество Довлатова не знали.
В 1972 году писатель уезжает в Таллин. В сентябре того года поздно вечером в квартире Тамары Зибуновой раздался звонок. Нетрезвый мужской голос произнес: «Я только что с поезда! Я здесь никого не знаю, а два номера, которые мне дали, не отвечают. Мне негде ночевать!». Довлатов хотел провести у своей в общем-то шапочной знакомой лишь одну ночь, а остался на три года. Она стала его музой и гражданской женой. Александра Довлатова видела отца лишь раз. Она главное наследие его недолгой жизни в Таллине.
Сергей возвращается в Ленинград — к законной жене Елене. Есть версия, что эмиграция писателя — вольно или невольно — ее рук дело. Довлатов поехал провожать жену и дочь на самолет. Из-за пронизывающего ветра у него заболело горло. Работавший на барже литератор попросил подменить его на дежурстве. А вот лекарства пить не стал, заменив таблетки водкой. Приехавший врач нашел захворавшего в сильном подпитии. А трудовые часы в журнале записали. Получился подлог.
Над Довлатовым нависла статья о тунеядстве. К нему стали захаживать милиционеры. Писатель подкупил за бутылку знакомого журналиста. Тот сидел на первом этаже и смотрел в оба. Сотрудники в погонах только подходят к дому — знакомый сообщает Довлатову, мол, идут. По этому сигналу писатель запирал дверь на щеколду и прятался с головой под одеяло. Какое-то время схема работала. Но не только милицию интересовал опальный автор. КГБ тоже пристально следил за Довлатовым, зная о его публикациях за океаном. Чекисты подталкивали писателя к отъезду, прямо намекая, чтобы он собирался.
В июле 1978-го Сергея Довлатова арестовали. Просто забрали на улице, избили и дали пятнадцать суток. Что касается формального обвинения, то в деле написали, что милиционера, который пришел проверять у него документы, писатель спустил с лестницы. И вот Довлатов решается — 24 августа Сергей и его мама, Нора Сергеевна, вылетели по израильской визе из Ленинграда в Вену. В недлинной очереди покидающих родину Довлатов был последним. Двигался он медленно, задерживаясь на каждой ступени. Вот и все, начался период эмиграции.
В феврале 1979-го Довлатов перебрался в США. Приехавших из-за «железного занавеса» было много. Именно тогда появилось понятие «русский Нью-Йорк». Полмиллиона русскоговорящих начинали жизнь с чистого листа, и им нужен был свой голос. Которым и стала либеральная эмигрантская газета «Новый американец». А ее главным редактором — с 1980-го по 1982-ой годы — Сергей Довлатов. Редакция сняла помещение в престижном месте на Бродвее. Правда, офис был крошечным, размером со шкаф. А совещания вообще проводили в мужской уборной.
Но все же Довлатов был счастлив. В Советском Союзе он ненавидел журналистику за указания, что писать. Считал такую работу халтурой. А в Америке пришлось «пахать». Газету сметали с прилавков, она принесла писателю бешеную популярность.
В Штатах Довлатов стал на порядок меньше пить. Алкоголь, надо заметить, сопровождал писателя всегда — он был запойным. Незадолго до смерти писал про водку так: «Если годами не пью, то помню о ней, проклятой, с утра до ночи». В прозе Довлатова роль пьянства весьма огромна, но противоположна той, которую она играла в жизни. В рассказах водка не пьянит, а трезвит автора. Однако в реальности алкоголь сгубил писателя.
Впервые Довлатов познакомился с ним в типографии, где начал работать после наступления совершеннолетия. Продолжал морально разлагаться, пока учился в ЛГУ. Современники вспоминали, что Довлатов, бывало, пропивал в ресторане два рубля пятьдесят копеек, а закуску воровал с соседних столов — не хватало денег. Пьянство стало его первой эмиграцией — писатель пил, чтобы забыться и уйти от действительности, в которой он был обыкновенным неудачником, человеком, не вписавшимся в советскую систему.
Довлатов болел алкоголизмом. Он умер нелепо в августе 1990-го — вновь сорвался. Сердечный приступ, кровотечение, отказ скорой госпитализировать… Жизнь гения прервалась очень рано.
«Думаю, что Нью-Йорк — мой последний, решающий, окончательный город. Отсюда можно бежать только на Луну», — написал Довлатов в «Ремесле». И это сбылось. Нью-Йорк стал последним пристанищем писателя. Переехав в Штаты, он так и не выучил английский. До конца своих дней оставался там, в питерских закоулках улицы Рубинштейна, в пыли обветшавших до боли родных коммуналок, в обществе простых и незамысловатых жителей дворов-колодцев.
Читайте также:
