«Орган абсолютно естественен на армянской музыкальной почве». Константин Волостнов — органист с мировым именем
Константин Волостнов — один из наиболее востребованных российских органистов. За плечами музыканта выступления на самых престижных площадках — кафедральные соборы Вены, Шартра, Сент-Олбанса, Риги и Монреаля, филармонии Бамберга, Эссена, Харлема, Москвы и Санкт-Петербурга. Диплом с отличием Высшей школы музыки в Штутгарте, 20 записанных альбомов, международные конкурсы и премии, а также 12 лет преподавания в Московской консерватории.
Проживая в Армении, он неоднократно выступал в Национальном центре камерной музыки на органе фирмы Flentrop — это первый подобный инструмент из Западной Европы на просторах бывшего Советского Союза, привезенный в 1979 году.
Мы встретились с Константином за чашечкой кофе и в рамках рубрики «Прослушка» поговорили об инструментах-рекордсменах, армянских композиторах и о том, сколько всего органов в стране.
Орган — не самый обычный выбор. Как ты его сделал?
— Мама обратила мое внимание на этот инструмент, который очень необычно выглядел — он располагался за сидящим на сцене оркестром и звучал невероятно притягательно. Это была любовь с первого взгляда. Также мама стояла у истоков моего музыкального образования, приложив усилия к тому, чтобы я начал заниматься. Тогда не существовало никакого интернета — органное образование на детском уровне было совсем не развито.
Кстати, сейчас в музыкальных школах появилось множество учебных инструментов, а в то время их можно было пересчитать на пальцах одной руки. Мама взяла телефонный справочник и по порядку прозванивала все школы, уточняя, есть ли там класс органа.
Так в 11 лет я начал заниматься на органе под руководством очень серьезного учителя, с которой мы до сих пор дружим и которая сейчас ведет профессиональную деятельность в Германии — Мария Михайловна Поташникова — органистка, теоретик, теперь и дипломированный церковный музыкант. Она покинула Россию еще в 90-е. У нее я учился первые три года, а дальше уже известный путь — училище, консерватория, расширение навыков на базе европейской школы в Германии, конкурсы, мастер-классы — все, что полагается иметь профессиональному концертирующему музыканту.
Я думал, что ребенок должен начать с фортепиано, если он хочет продолжать обучение на органе.
— В моем случае так и вышло. Я начал заниматься на фортепиано, а потом уже добавился орган. На самом деле это очень сложный вопрос, который стоит перед музыкантами любых возрастов — и перед профессионалами, и перед любителями.
Должно присутствовать фортепианное образование или нет? Я как профессионал считаю, что должно.
Сегодняшний органист, тем более профессиональный, исполняет сложный репертуар. Лист, Брамс, Франк, Шуман, Мендельсон, будучи выдающимися пианистами, также писали произведения и для органа. Конечно, надо владеть роялем, чтобы их исполнить. Однако и ученики, которые начали сразу с органа, показывают достойные результаты.
Речь идет о цифровом органе для обучения?
— На дворе XXI век — все цифровое совершенствуется. Орган всегда был «как пылесос», если появлялось что-то новое, то непременно это задействовалось — электричество, мотор, изыскания в области гидравлики. Сегодня на помощь пришли цифровые органы — они воспроизводят звучание духового органа с трубами. Некоторые работают за счет сэмплов, другие за счет синтезирования звука.
Потом несложно переходить на классический инструмент?
— При присутствии навыка — несложно. Если человек считает себя органистом и заинтересован в максимально высоком уровне своего музыкального результата, то, конечно, он должен знать, как работает духовой орган — механический или пневматический. Цифровой является лишь средством по освоению материала.
Поговорим о твоем переезде в Армению. Как давно ты здесь и почему выбор пал именно на эту страну?
— Почему я здесь? Этот вопрос уже для многих понятный. Для многих из тех, кто уезжал после 24 февраля. Еще в России я столкнулся с определенными обстоятельствами, которые меня заставили уйти из консерватории в мае 2022 года.
Что это за обстоятельства?
— На первый взгляд, это не связано со всеми глобальными событиями. Тут обстоятельства работы системы музыкального образования и непосредственно Московской консерватории имени Чайковского, где я преподавал 12 лет — с 2010 года.
А потом к этому уже подключаются особенности российской «системы», которые работают везде одинаково. И эти принципы, которые раньше, может быть, функционировали в самых, скажем, «вкусных» отраслях, постепенно распространились уже и на нас — «голодранцев-музыкантов».
Что может быть вкуснее, чем Московская консерватория?
— С зарплатой в 11 тысяч рублей остальным приходится только завидовать. При том, что это очень ответственная и тяжелая работа — у меня лауреаты, дипломники. И у меня у самого лауреатство.
В общем, когда эти принципы принятия решений, в том числе кадровых, дошли из аппаратно-министерских кулуаров, до нашей бедной кафедры органа и клавесина, пришлось уходить. Если посмотреть на ситуацию шире, то этому, наверное, не стоило бы удивляться при трезвом осознании принципов функционирования «системы» в нашей стране в целом.
Чтобы не подводить своих студентов, я доработал до конца учебного года, выпустил очередную дипломницу — и с чувством выполненного долга ушел, чтобы не ощущать себя и свое профессиональное достоинство растоптанным и размазанным.
Если немного конкретизировать, ты заявлял о своей антивоенной позиции или нет?
— Это не требовалось для того, чтобы уйти из консерватории. Конечно, я не думаю, что так уж вписывался, особенно в последние лет пять, в систему мышления и каких-то нравственных координат большинства моих коллег и, наверное, большинства руководства. Поэтому, в общем, затрагивать этот момент не пришлось.
Почему именно Армения?
— Армения для меня была всегда особой культурой. Армяне очень одаренный народ и часто связывают свою жизнь с искусством. Моя подруга детства из интеллигентной армянской семьи посвятила жизнь музыке. Затем во время обучения были пересечения с моими однокурсниками-армянами.
В моем сознании никогда не ощущалось того, что представители армянского народа приехали и подключились к культурному, социальному пространству родного для меня места. Нет, это всегда были свои. Потом так получилось, что судьба свела меня с армянами совсем близко, и последние 17 лет это часть моей семьи.
Сколько в Армении органов?
— В Армении сейчас находятся десять инструментов — из них пять в Ереване.
Единственная функционирующая концертная площадка — Национальный центр камерной музыки имени Комитаса, где регулярно проходят органные выступления. Также есть инструмент в Союзе композиторов — это самый большой из работающих органов в Армении, но, к сожалению, концерты там проводятся эпизодически.
Самый большой орган Армении находится в зале имени Арама Хачатуряна, но в силу износа и особенностей этого проекта, появившегося в 1970 году, инструмент уже не функционирует.
Что-то с этим можно сделать?
— Насколько я знаю, вопрос обсуждается. Администрация площадки взаимодействуют с Министерством культуры. Когда речь заходит о необходимости затрат на полтора миллиона евро — примерно столько может стоить новый орган для этого зала — то возникает вопрос об актуальности подобных трат в данный момент.
Дальше, если говорить об инструментах, есть два небольших учебных органа в консерватории, и недавно появился малюсенький в школе имени Чайковского. Помимо этого, есть инструмент в Чаренцаване и очень интересный экземпляр в Капане. А также еще три небольших — один в училище в Эчмиадзине, еще два церковных органа в Гюмри.
Сколько органистов на данный момент в Армении, и кого бы ты мог выделить?
— Всего в Армении, если я не ошибаюсь, порядка 12 коллег. Здесь я должен сказать, что слышал почти всех и в очередной раз убедился в таланте нации. Все-таки какое-то естественное восприятие музыки, взаимодействие с музыкальным материалом –— черта большинства армянских исполнителей.
Мне трудно кого-то выделить особенно, потому что у каждого своя история, свои предпочтения — все систематически выходят на сцену. Сейчас для половины из этого числа коллег уже обеспечена финансовая база в виде ставок в Национальном центре камерной музыки, что является достижением последних лет. В общем, они продолжают поддерживать органную культуру Армении.
Можешь рассказать чуть подробнее об органе, который находится в камерном зале?
— Дело в том, что в СССР это был первый и единственный западноевропейский орган. Тогда наша бывшая большая страна получала инструменты исключительно от фирм, принадлежащих к соцлагерю. Это была ныне несуществующая Чехословакия — оттуда Rieger-Kloss, которая установила массу инструментов по всему Союзу. А также несколько производителей из ГДР.
Так вот, в 1979 году каким-то образом Армении удалось заполучить голландский орган — и это просто настоящее чудо. Уровень мануфактуры у них, а это бренд Flentrop, уже тогда отличался от среднестатистического уровня фирм в Восточной Германии. Именно это позволяет сегодня максимально серьезно относиться к инструменту и воспринимать его уже как исторический монумент, разумеется, требующий ремонта. Но уровень и качество мануфактуры позволили этому органу до сих пор работать без капитального вмешательства.
В какой стране больше всего развита органная культура?
— Конечно, Германия в этом смысле однозначный лидер. Да не обидятся на меня французы, чью органную культуру я обожаю и на чьем инструменте рос с детства, будучи москвичом, посещавшим Большой зал консерватории.
В преимуществе Германии есть три объективных фактора. Наличие внушительного количества органостроительных фирм, которые функционируют, постоянно занимаются реставрацией и изготовлением новых инструментов.
Это фундаментальная академическая образовательная база — орган преподают в большинстве высших учебных музыкальных заведений. Это обеспечивает количество органистов и должный уровень конкуренции.
А также востребованность и обеспеченность профессии. В лютеранских церквях самые выгодные оклады для органистов, но и в католических, уровень оплаты гораздо выше, чем, допустим, во Франции.
Рубрика «Органы-рекордсмены». На каком самом большом органе ты играл в своей жизни?
— Я должен назвать несколько инструментов. Орган рижского Домского собора — исторический рекордсмен, когда-то был самым большим в мире. Затем Birmingham Town Hall и Концертный зал имени Чайковского в Москве — в последнем около девяти тысяч труб.
Но, опять-таки, количество — это не всегда качество. Например, орган Московского международного дома музыки по количеству труб меньше, но по звуковой массе сильно опережает своего коллегу в Концертном зале имени Чайковского. Также есть органный комплекс в Кафедральном соборе на острове Канта в Калининграде. Там фактически два инструмента. По количеству труб и регистров — самый большой орган России и, наверное, крупнейший из тех, на которых мне доводилось играть.
А какой был самый старый?
— Весьма старый орган, на котором я играл концерт, находится в прекрасном городе Кадакес в Каталонии. Инструмент середины XVII века. Пожалуй, самый старый орган, с которым мне тоже довелось познакомиться, находится в Францисканской церкви в Вене — он первой половины XVII века.
Вернемся к легендарному органу «Кавайе-Коля», который тебе был близок на протяжении многих лет. Чем примечательны инструменты этого французского мастера?
— Здесь сходятся несколько важнейших пунктов для музыкальной культуры. Во-первых, долгое время это был единственный французский орган в России. Во-вторых, этот орган — последняя прижизненная работа самого Аристида Кавайе-Коля.
Это такой гуру органостроения, который совершил колоссальный рывок в области придания инструменту качеств симфонического оркестра. Именно Кавайе-Коль ближе всех умудрился подойти к точности в реализации этой идеи. Он внес в конструкцию изменения, которые на сегодняшний день почти для всех концертных органов являются must-have.
Когда ты выходишь на сцену, происходит ли у тебя общение с инструментом в прямом смысле? Можешь у него что-нибудь спросить?
— Да, когда я подхожу к инструменту, первое, что ему говорю: «Что ты хочешь?» Я пытаюсь понять, что ему нужно. Все органы разные, и как спросили когда-то одного выдающегося английского органиста, моего коллегу и доброго друга Томаса Троттера: «Что самое сложное в игре на органе?» Он задумался, как очень серьезный и образованный музыкант, и выдал ответ, с которым трудно не согласиться. Самое сложное в профессии органиста — умение приспосабливаться к разным инструментам. Для того, чтобы орган зазвучал наилучшим образом, нужно понять его природу, особенности и заручиться его поддержкой.
Уже знакомому инструменту можно не задавать этот вопрос или могут быть какие-то капризы?
— К знакомому инструменту ты приходишь как к своему другу и говоришь: «Давай вместе с тобой в очередной раз что-то сделаем». Капризы –— вещь на органном ландшафте нередкая, потому что этот инструмент огромный — у него очень много технических узлов. Что-то может произойти прямо на концерте по самым разным причинам — смена климата, влажности, температуры.
Иногда бывают такие сюрпризы, от которых, наверное, органисты застрахованы меньше других специальностей. Это результат большой сложности и технической разветвленности органа как механизма.
Продолжились ли у тебя европейские гастроли после 24 февраля 2022-го?
— Я играл летом 2022-го в Германии — в городке Кайтум на острове Зюльт, где есть прекрасная органная серия и куда приезжают крупнейшие мировые органисты — такие как Оливье Латри, Стивен Тарп или Натан Лаубе. Потом я отправился в Австрию для выступления в знаменитом соборе святого Стефана в Вене.
Кстати, везде я исполнял пьесу, которую мне больше 20-ти лет назад посоветовал сыграть мой очень близкий друг и старший коллега — композитор Валерий Григорьевич Кикта. Это сочинение Миколы Колессы из Львова. В советское время он был диссидентом, но пережил коммунистическую власть, преодолев рубеж в 100 лет. У него есть замечательная пьеса — «Прелюдия и Фуга для органа», которую я считал нужным исполнить на фоне всех событий.
Ты столкнулся с отменой выступлений?
— Слава богу, нет. Я знаю, что были какие-то продвинутые господа, которые решили написать в Германию по поводу моего выступления. Не знаю, чем они были мотивированы, честно сказать. На что получили ответ, что руководство в состоянии принимать решения самостоятельно.
У меня был опыт пикетирования моего концерта в Таллине. Стоял парень с плакатом перед входом в Домский собор. Он разъяснял, что я из России и никак не могу играть в Эстонии. Это было его мнение. Наверное, он должен был его выразить, постараться донести до тех, кто готов был его слушать. Концерт, тем не менее, прошел с успехом.
Мой последний вопрос об армянских композиторах, сочинениях для органа и современность.
— Для меня было приятным открытием обнаружить серьезный пласт органного репертуара в Армении. Наверное, дело в том, что в армянскую литургию орган был введен еще в середине XIX века. Это инструмент, который абсолютно естественен на армянской музыкальной почве.
Мы, конечно, знаем наших прародителей — органных композиторов, которые одинаково дороги как для русских музыкантов, так и для армянских. Например, Христофор Степанович Кушнарев, который некоторое время работал в Ереване. Главным образом он преподавал в Санкт-Петербургской консерватории, был выдающимся полифонистом. Этот композитор создал несколько сочинений, которые можно считать первыми в сольной органной музыке Армении.
Мой инструмент роскошно включает в свою симфонию Арам Хачатурян. В его «Третьей симфонии» орган фактически выступает в роли концертирующего инструмента.
Конечно, не могу не упомянуть моих замечательных друзей — Армана Гущяна и Жирайра Шахриманяна. Чью музыку я играл неоднократно с 2003 года — в том числе премьерные исполнения. Эти композиторы демонстрируют абсолютно разный подход к инструменту — вместе с тем прогрессивный и свидетельствующий о том, что армянская музыкальная традиция очень сильная.
Фото: личный архив Константина Волостнова
Читайте также:
