«Мы — радиостанция анархистского толка»:  ведущий Гор Григорян о Радио Van 103,1 FM

Более 25 лет назад в эфир вышло Радио Van, ныне культовая станция, изменившая индустрию в Армении. Шушаник Аревшатян горела идеей сделать радио, не имея никакого опыта в этой сфере. У нее получилось: велосипед поехал, при том, что изначально в команде состояли люди из совсем других сфер деятельности — от военных до продавца аудиокассет, а первая антенна была сделана из трубы от пылесоса.

В 2000 году Гор Григорян приходит на радиостанцию рассказать, что не нравится в эфире. Это ключевое решение изменит его жизнь. Гор становится программным директором, а позже одним из самых известных радиоведущих Армении и всего Южного Кавказа под творческим псевдонимом Егор Глумов.  В 2022 году радио Van запускает youtube-шоу GlumOFF, которое набирает десятки и сотни тысяч просмотров. 

В декабре 2023-го выходит документальный фильм «Радио Ван: 25 лет истории», где в роли ведущего выступил Гор Григорян. Спустя несколько месяцев мы встретились в студии и побеседовали о документалке, успехе радиостанции, безумных идеях, отчестве Энрике Иглесиаса и о том, можно ли выпивать перед эфиром. После интервью Гор пригласил нас на кухню Радио Van и предложил попробовать мороженое вместе с холодным шашлыком, добавив, что это лучшее изобретение армян. Мы почти согласны.

Радио Van начало вещание благодаря основательнице Шушаник Аревшатян, но что сработало потом? Люди, которые никогда не имели опыта в этой сфере, антенна, сделанная из трубы от пылесоса? Искренность, энтузиазм?

— Я думаю, тут все совпало — искренность и энтузиазм, ну и, конечно же, то, что мы ничего не умели. Не читали книжек о том, как нужно делать радио и учились на своих собственных ошибках. Собрали его так, как казалось правильным. Если бы Артак (прим. ред. — звукорежиссер Артак Мурадян) тогда заморачивался насчет антенны, спецматериалов, то, наверное, все было бы гораздо сложнее. Но было легко, потому что никто не знал, как надо делать по-настоящему. 

Представим, что мы примерно понимаем, как выглядит велосипед, и пытаемся его собрать из подручных средств. Не паримся, что у нас нет титанового корпуса, специальной резины, спиц, смазки и так далее. Делаем из того, что под рукой. Причем он должен еще и поехать. Вот такая была идея, и самое важное, что это получилось.

Да, велосипед поехал. Наступает 2000 год, вы приходите на радиостанцию и говорите, что все хотите поменять. 

— На самом деле я пришел сказать, что конкретно мне не нравится в эфире, а поменять уже потом предложила Шушаник.

Вам вообще все не нравилось?

— Да. Не нравился формат радиостанции, как ведущие сюсюкались со слушателями. Я пришел со своими идеями, но они воплотились только потому, что Шушаник доверила мне их реализовать. Перед 8 марта 2000 года я предложил сделать пробный праздничный эфир таким, каким себе его представлял. С утра и до позднего вечера. Было достаточно сильное сопротивление от ведущих — многие идеи казались им абсолютно безумными. Они не знали, как надо делать радио. Я тоже не знал. Это все наложилось, и получился хороший эфир. Шушаник в тот же вечер сказала, что берет меня на радиостанцию на должность программного директора.

Вы где-то подсмотрели эти идеи?

— Я их придумал сам. Потом, когда мы стали ездить на фестивали, люди уровня Миши Козырева или Бачинского-Стиллавина, которые нам вручали очередную премию Попова, говорили, что это просто невероятное радио, которое срывает башню. Идеи были реально безумные, мы их нигде не скоммуниздили. 

Тогда даже особо не было интернета, чтобы подсмотреть. Единственное лекало для меня — стал бы я сам слушать эту передачу или нет, если был бы обычным радиослушателем.

Я придумывал совершенно невероятные вещи. Например, заставлял людей записывать безумные поздравления. Мы все это делали  — ведущие, звуковики, бухгалтер, уборщица, директор. Потом звукорежиссеры вырезали буквально по слову от каждого, и получалась мозаика с разными интонациями, акцентами, придыханием. Это было безумно смешно. 

Я придумал хит-парад любимых и нелюбимых песен, которые звучат в эфире радио. Были программный директор и музыкальный редактор, которые выставляли плейлисты. Но они могли нравиться не всем. Ведущий говорил, что вот этот трек полное говно, а этот нравится. Причем получалось, что у твоего коллеги все абсолютно наоборот.

Мы создали сумасшедшее оформление эфира, но оно было сделано настолько профессионально, что нам заказывали подобное российские, белорусские и казахстанские радиостанции.

Может быть, кто-то хочет стать радиоведущим, а мы его сейчас отговорим или, наоборот, приговорим. Сколько времени вы проводите в студии?

— Во время утреннего шоу 3 часа. Ребята в линейном эфире могут находиться от 2 до 4 часов. Линейный эфир легче, чем авторское развлекательное утреннее шоу. Вопрос не в том, сколько времени ты вещаешь. Здесь все как в дзюдо или в даосизме. Важен путь.

Ты каждый день говоришь разные вещи. Для того, чтобы это делать и тебя пёрло, нужно быть начитанным, любознательным, пытливым, иметь чувство юмора.  Понимать, как реагировать на ту или иную ситуацию. Есть вещи, которым нельзя научить нигде. Я всегда это сравниваю с литературными институтами и вузами, в которых людей учат писательскому делу. Достоевских и Толстых я там особо не видел, а вот Дмитрий Глуховский, Виктор Суворов, Алексей Иванов и Борис Акунин не заканчивали литературных вузов.

Люди, которых обучают, как выписывать фабулы, потом становятся критиками и литературоведами, но никак не писателями или поэтами. Поэтому нужна божья искра и божий дар, для того, чтобы стать радиоведущим. Ну и опыт работы. Лучший, это когда ты приходишь на радио и вживую смотришь и слушаешь, как это делают другие.

Все эти замечательные качества, о которых вы сказали, еще нужно уметь включать ранним утром.

— Ранним утром, ночью, вечером. Очень важно, что ты должен абсолютно отключаться. Становиться человеком, который ведет позитивное шоу. Неважно, какое у тебя настроение, болит ли у тебя нога, болеют ли у тебя дети, ты разводишься с женой или в стране какой-то бедлам — нужно выходить в эфир и искриться. Наверное, это самое сложное.

Насчет того, что в стране бедлам. Радио Van за столько лет переживало и политические кризисы, и войны, и революции. Как при этом оставаться непредвзятым, и все ли вы делали правильно, оглядываясь назад? Ни о чем не жалеете? 

— В моменте, когда мы что-то делали, постфактум нам из-за этого никогда не было стыдно. Мы каждый вечер спокойно ложимся и засыпаем с чувством выполненного долга. Это самое важное. Нужно быть искренним, дать людям выговориться, предоставлять микрофон. Быть честным, потому что мы все живем в маленькой стране, где все друг друга знают. И чувства ответственности у нас, наверное, больше, чем у ведущих крупных российских или американских радиостанций. Любой радиоведущий из Сиэтла может уехать в Техас, а московский куда-нибудь в Бурятию. Здесь это невозможно сделать, потому что тебя все знают. Чувство ответственности — тут очень важная история. 

Мы много раз шли против власти, делали вещи, которые им не нравились. Мне кажется, что мы — радиостанция анархистского толка, потому что всегда против государства, держим его в тонусе. Всегда можем сказать мэрии Еревана, неважно кто мэр, что вы насрали тут, а здесь молодцы. Поэтому, в общем, наше мнение уважают, к нам прислушиваются.

Тяжело ли было во времена потрясений сохранять баланс между развлекательным контентом и его отсутствием? Самим давать ответ за слушателей, что сейчас нужно ставить в эфир. 

— Во время войны я в основном был не здесь, но знаю, что принималось общее решение о том, какая музыка нужна в эфире, о каких вещах важно говорить. 

В какой-то момент ты сам определяешь, что следует переключаться, жизнь продолжается. Это тоже очень важно. Если мы все время будем посыпать голову пеплом, то просто не выйдем из этого кольца. Радиослушатели чаще всего нас понимают. Не помню, чтобы кто-то звонил в прямой эфир, и упрекал нас в том, сейчас нельзя смеяться, когда люди умирают. На самом деле, на войне самоирония очень помогает.

Если ты находишься прямо на фронте (прим. ред. — Гор был на фронте дважды), то там и анекдоты, и смех помогают. Иначе ты погружаешься в пучины ада, а так пытаешься шутить над собой, над однополчанами, над ситуацией. Иногда это жесточайшие шутки, понятно, что все в эфир потом не вынесешь. Но, тем не менее, это такая защитная реакция организма. Она работает, и психологи доказывали неоднократно, что шутки и улыбки часто помогают людям выкарабкаться из кризиса.

Как появилось ваше шоу GlumOFF?

— Я всегда мечтал о больших форматах, когда можно долго говорить без рекламы. Однажды мы придумали подобное. У нас были ночные беседы. Например, с автором потрясающей книги «Дом в котором» Мариам Петросян, которая вообще никому не дает интервью. Она была у меня ночью в эфире. Мы с ней проболтали три или четыре часа. Просто говорили про литературу, музыку, и нам никто не мешал. Я не знаю, сколько человек нас слушало, может быть, два или пять — неважно. Мне было важно, что я с ней разговариваю. 

Очень давно случилось интервью с одним из моих любимых писателей Бернаром Вербером, которого я часто цитирую. Мы периодически что-то делали на радио до GlumOFF. Но когда возникла страшная ситуация c российско-украинской войной, и огромное количество интересных людей переехало сюда, а к ним стали приезжать другие интересные люди, то уже было грех этим не воспользоваться.

Тогда на радио Van появилась Лера (прим. ред. — Валерия Садчикова, продюсер медиа-проектов), и сразу органично влилась в коллектив. Благодаря ей состоялись все эти интервью, потому что она либо знает людей, либо легко находит общий язык с ними. Так мы начали проект, который назвали GlumOFF, и я до сих пор его делаю с огромным удовольствием. 

Радио является архаикой само по себе, а вы смогли перестроиться.

— Нашли новые пути для радиослушателей. У нас был потрясающий экспириенс, когда мы в прямом эфире комментировали футбольные матчи во время чемпионата. И люди нас слушали. Финал Аргентина-Франция, посмотрело 278 тысяч человек, не видя при этом саму игру. Это стало шоком для меня, казалось, что это невероятно. Но, нет, оказывается, так можно было делать. Это истоки, когда у людей не было телевизоров, только радио. Мы возвращаемся к корням, на самом деле.

Бывали у вас в эфире гости, которым хотелось начистить морду?

— Конечно. Например, мне показалось очень важным взять интервью у Максима Шевченко, хотя большинство ребят, которые работают над проектом GlumOFF, были категорически против. Я хотел задать ему вопросы, на которые он мог не найти ответа.

А кого бы вы точно не позвали?

— Слушайте, нет такого человека. Я бы даже с Алиевым поговорил, и с Путиным, и с Гитлером, если бы была возможность.

Лучше их всех позвать одновременно.

— Ну, это в идеале. Я же часто задаю своим гостям такой вопрос — представим себе, что мы собрали всех политиков мира в одном месте, что вы сделали бы с ними? Это такая провокационная история. 

Шушаник говорила, что у вас основное правило — отсутствие правил. Тем не менее, вас уволили за отчество Иглесиаса-младшего. Как это произошло?

— Правило, что у нас нет правил, появилось именно после этого эфира. Вообще, не от хорошей жизни я стал радиоведущим и человеком, который пишет рекламные ролики. Изначально меня взяли на работу в качестве программного директора, и очень хорошо существовал в этих рамках. Потом так получилось, что наши основные звезды-радиоведущие начали разъезжаться по разным городам и странам. Возник кризис, и мы стали проводить кастинги. К нам приходили тысячи людей, все мечтали здесь работать. В общем, мы только на анкетах заработали больше, чем на рекламе.

300 драм за штуку, по-моему, да?

— Да, за штуку. Мы заработали на продаже этих бумажек больше, чем за месяц зарабатывали на рекламе. И так получилось, что из этих тысяч людей мы выбрали четверых, но только один-единственный Жак остался до сих пор. Он сказал мне: «Нам нужны ведущие. Давай в эфир!»

Если я был чуваком, который изначально придумывал бы радио, то сделал бы так, что в эфире никогда не было песен по заявкам от радиослушателей. Я всегда любил тяжелый рок, а тогда у нас не звучало ничего подобного, и вот позвонила девушка и попросила поставить песню Энрике Иглесиаса. Я сказал, окей, но есть маленькое условие  — вы должны его назвать по отчеству. Слушательница не совсем поняла, что я имею в виду. Я объяснил ей так — если вы Люсинэ, а папа у вас Вазген, значит вы Люсинэ Вазгеновна. Энрике, если у него папа Хулио, стало быть он у нас Хулиевич. И в этот момент влетает Шушаник и говорит, что это такое, как можно говорить подобные вещи. Теперь мы вспоминаем и смеемся. И слово «жопа» тоже абсолютно нормально в эфире, если нужно. Мы живые люди, а не говорящие головы, у нас есть свои эмоции. 

Другое дело, что ты никогда не должен вступать в непонятную полемику с радиослушателем. Тут очень тонкая грань. Мы на протяжении десяти с лишним лет разыгрывали людей. Это то, что когда-то блестяще делали Вован и Лексус, чего сейчас о них не скажешь. Когда пранки только начинались, мы уже устраивали их в прямом эфире. Мы посчитали, что позвонили чуть ли не каждому десятому жителю Армении. Мы устраивали абсолютно дикие вещи. Столько случаев было, и никто ни разу нас на х…й не посылал в прямом эфире. Причем, это в Армении, где люди в принципе достаточно горячие. 

У одного из вашего коллег я видел бутылочку с початым вискарем на заднем плане в фильме. Можно ли перед эфиром немного пригубить или категорически нельзя?

— Я могу выпить и войти в эфир. Но никогда этого не делаю. От того, что я выпью, настроение не повышается. Но опять же, здесь никто не сдает никаких анализов, никаких тестов на допинг. Мы все взрослые люди. Если ты ответственно подходишь к своей работе, можешь себя контролировать, быть адекватным, то ради бога, пожалуйста.

Полная свобода, но без потери работоспособности.

— Конечно, да. Главное быть ответственным. Слово не воробей. Это очень важно. Все запоминается. Сейчас все еще записывается и остается в сети. Ко мне подходят люди и говорят, ты помнишь, в 2002 году, 23 сентября, в 10 часов ты мне позвонил и сказал вот эти слова. То есть для него это история на всю жизнь, во всяком случае на ближайшие 20-30 лет. А ты вообще не помнишь ни этого человека, ни этого случая. Но когда эта ситуация повторяется 10—20—100 раз, ты понимаешь, насколько значимо твое единственное слово. Сейчас шучу со своими детьми, когда они мне что-то говорят по секрету. Я говорю, ладно, никому не скажу. Только один раз тихонько в эфире и все. Потому что один раз произнести что-либо в эфире, это на самом деле глобальная история.

Последний вопрос. Он в фильме звучит первым. Вы, как ведущий, задаете его коллегам, но сами на него не отвечаете. Что такое Радио Van?

— Радио Van – это огромная часть моей жизни. Это моя семья. Это моя работа, которая приносит огромное количество положительных эмоций. Это моя радость. Это моя боль, когда чего-то не получается. Это то, благодаря чему я состоялся во всей своей жизни. 

_{Фото: архив Радио Van}