«Сейчас задача — преодоление отчуждения между людьми» — независимый камерный театр արդեն / arten

արդեն / arten — необычный камерный театр. Здесь нужно и важно думать, открывать новые смыслы, здесь важна идея общечеловеческих ценностей, здесь можно услышать себя.

Его художественный руководитель Александр Сирискин впервые приехал в Армению в 2018 году, во времена перемен, и был восхищен людьми и происходящим в стране. В конце 2022 он вместе с командой открывает в Ереване независимый театр.

За несколько месяцев деятельности проекта следует отметить выступление театрального режиссера Всеволода Лисовского, антивоенную выставку Deadlock («Тупик»), документальный перформанс Planned Outage, спектакль «Эмигранты» по пьесе Славомира Мрожека. В пространстве также проходят открытые репетиции, лекции, кинопоказы, мероприятия для детей.

Сейчас формируется программа к новому сезону, и в планах создание актерской школы. Александр полностью погружен в репетиционный процесс, описать его объем работы и нагрузку может фраза, сказанная при виде нашего журналиста: «Блять, совсем забыл про интервью. Привет!».

Мы поговорили с ним о задачах театра в военное время, новых постановках и личном ощущении окружающей действительности.

Саша, привет! Расскажи, с чего начался театр для тебя?

— Наверное, когда решил в театральный вуз поступать. Я из Тульской области приехал в Москву и какое-то время вообще не знал, чем заниматься. Заканчивал 10-11 класс, и у меня ничего не получалось. Единственное, что мне показалось, у меня может получиться, — это театр.

До театра ты в чем-то себя пробовал, примерял?

— Я просто дислексик, и узнал об этом только во взрослом возрасте. Вся школа пролетела мимо меня, я почти не учился. И все мое дальнейшее образование получилось уже внутри театральной среды.

Ты окончил…

— ГИТИС (прим. ред. — Российский институт театрального искусства). Когда я поступил туда, у меня произошел квантовый скачок — до этого вообще не знал, чем по жизни заниматься, был раздолбаем, ничего не было интересно. А тут у меня появилось какое-то дело, которое я полюбил всей душой, — и до такой степени, что через год-два в институте уже имел пафос немножко такого человека-художника.

Стал очень сильно идти в конфликт с педагогами, и все время был такой необузданной фигурой, потому что меня интуитивно на тот момент не устраивало театральное образование.

Чем конкретно?

— Первая моя претензия заключается в том, какую интеллектуальную нишу актер занимает в театральном образовании. У меня было сопротивление стереотипу о том, что актер в принципе должен быть тупой. Внутри театрального вуза негласно такой существует — от актера мало требуется. И при этом театральное образование построено так, что теория немножко на периферии. То есть, на мастерстве делаете отрывки из Шекспира, а по теории изучаете античность — такой рассинхрон.

У меня уже тогда создалось впечатление, что театральное образование для актера должно быть устроено совершенно другим образом. Например, все предметы должны быть сосредоточены на том, что актер репетирует именно сейчас — в Европе есть такие практики.

Ты это рассказывал прямо преподавателям?

— Я был такой актер, который читал книги. И когда у меня не получалось, то надо мной смеялись и видели причину моих неудач в этом. Когда у меня стало получаться, они просто воспринимали меня: «Ничего себе, актер читает Бертрана Рассела». Такие реплики я слышал от мастера, ему это нравилось — он какое-то уважение испытывал, потому что это парадокс: плохой актер, да, может читать, а хороший, у которого что-то получается, не должен.

Мне очень не нравилось любое проявление насилия. Я, видимо, к двадцати годам не понимал теоретически, но уже ощущал, что процессуальность и этика отношений должна быть совершенно иная. Я никогда не мог подчиниться крику человека. Я сопротивлялся режиссерам — у меня был такой характер. Однажды сорвал крупные съемки, за которые мне должны были на тот момент, в 2010 году, 350 тысяч рублей — тогда я это интуитивно делал. Сменил 5 мастерских.

И все-таки добил, окончил?

— Да, добил, но это на самом деле не очень имеет большое значение. Тогда я вообще не предполагал, что в России будет настолько бюрократическая система — я просто мог и не заканчивать.

В 2018 году ты приехал в Армению и остался здесь надолго. Чем было вызвано такое решение?

— В 2018 я приехал на год посмотреть на революцию. Я человек левых взглядов — у нас, леваков, есть такое представление, что когда происходит революция, общество энергетически наполняется, начинает жить настоящей жизнью, быт становится более поэтичным. И для меня в 2018 году было очень важно посмотреть на это в такой стране, как Армения, — это была моя первая заграница. И для меня это было время сказки.

Я остался исключительно потому, что просто не мог вернуться в Россию — туда, где не было слышно никакого запаха революции. Поэтому я понял: чтобы мне немножко прийти в себя от такой жизни, нужно побыть в обществе, где только что реализовалась революция.

Я читал, что после революции появляются новые уличные театры, но в Армении это не особо произошло, поэтому мой год был не очень продуктивный.

И эйфория от революции сошла на нет?

— Нет, она продолжается. Революции, может быть, в троцкистском ключе, уже и нет, потому что это более радикальный процесс, но с какой-то точки зрения я все равно думаю, что у армянского общества были изменения, и они сохраняются. И все-таки результаты заметны.

Как появился театр arten? Ты его сделал сразу же после того, как приехал во второй раз, в 2022 году?

— Огромное значение сыграло формирование команды. Появилась Ая Манукян, которая меня сразу поддержала. В 2018 году у меня не было такой команды. Постепенно очень много людей включилось. Здесь сейчас Паша (прим. ред. — Павел Артемьев) — режиссер, который приехал с нами.

Это случилось сразу после начала войны?

— Я приехал, какое-то время просуществовал, что-то поделал, поработал, и уже впоследствии мы сошлись с людьми и решили сделать этот театр. Художник, чья это мастерская (прим. ред. — театр находится в помещении мастерской), Араик Петросян, изъявил желание помочь мне.

И на меня навалилась организационная ответственность. Я немножко ее боялся, но меня поддержали Ая и Паша.

Паша сказал, что приедет и сразу поставит спектакль — у него огромный опыт, и он умеет делать постановки быстрее, что важно для производства. А я как бы рожаю их дольше. Мы рассчитали, какие проекты могут быть, поняли, что у нас будет какой-то продукт — и это заставило меня начать работать.

Вы действительно являетесь отличным примером взаимодействия эмигрантов и ереванской творческой тусовки. У вас сейчас шел спектакль на армянском языке Planned Outage («Плановое отключение»). Собственно, это мастерская армянского художника, и была выставка, где участвовали в том числе местные. Как происходят эти коллабы? Как вы нашли друг друга?

— Почему еще я остался в 2018 году — это была для меня психотерапевтическая штука. Я считаю, что в Российской Федерации настоящий фашистский режим — я его воспринимаю как некую психическую энергию. В 2018 году, когда я здесь находился, занимался тем, чтобы очиститься от этого. Я очень хотел этот колониальный режим сознания полностью уничтожить, переучить себя, настроить на другой лад.

Мне кажется, у меня это отчасти получилось, и армяне это чувствуют. Армяне более эмпатичные в массе, чем мы — и они очень хорошо, быстро улавливают любые шовинистические настроения. Мне кажется, что у меня получается коммуницировать так, чтобы они этого не чувствовали.

Почему отчасти?

— Я уверен, что это довольно сложный психический блок, который всю жизнь… Мы здесь скоро планируем устроить магический ритуал «Очищение от фашизма» — он должен быть очень эпичным.

В конце апреля вы организовали антивоенную выставку — какие смыслы ты видишь в подобных высказываниях? То есть солидарность, консолидация, объединение людей — это, безусловно, важно сейчас, но может ли такое искусство достучаться до тех масс, которые перепутали добро со злом?

— Наверное, да. Мне кажется, что очень многие люди, которые находятся по ту сторону, за войну, часто соглашаются с этим, потому что чувствуют силу. Может быть, одна из целей выставки — сореализация: если мы будем делать это вместе, если у нас будет очень много осознанных художников, то потом к ним может какая-то еще тусовка примкнуть. Это становится более сильной единицей, которая впоследствии может вызывать уважение. И мы вместе становимся громче.

Мне кажется, очень многие часто соглашаются с войной потому, что они не чувствуют должной энергии, которая должна идти от оппозиции — они не видят в нас дружбы, солидарности. Если мы будем единой силой, то больше людей будут ощущать за этим правду.

Мне кажется, основная проблема россиян — это отчуждение. У нас нет естественной коммуникации — мы выстраиваем ее на каких-то других элементах, не так, как армяне делают. Сегодня задача театра и выставок — преодоление отчуждения между людьми.

Не кажется ли тебе, что многие релоканты продолжают жить в режиме туриста? Может быть, не отрефлексировали то, почему они здесь находятся?

— Да, конечно, это массовая проблема — россияне не очень гибкие, не очень хотят менять свою жизнь. Поэтому одна из важных целей существования этого театра как раз состоит в том, чтобы… Огромная куча кафешек появилась, клубов, всего-всего, но нет более серьезных пространств, где обсуждаются реальные проблемы, где мы можем показывать то, что сейчас происходит в Украине, где мы открыты к обсуждению.

Для людей, которые живут в гедонистическом режиме, мне кажется, это будет полезно и терапевтически даже.

Может быть, наоборот, это защитный механизм? У меня жизнь продолжается, все нормально, я иду есть бургер.

— Такая проблематика тоже может ставиться, на то это и театр — мы изучаем психику человека и пытаемся найти какие-то приемы, чтобы человека пробудить, попытаться задуматься о чем-то. Единственный способ жить полной жизнью и оставаться при этом в проблеме — научиться жить с политической страстью, что отсутствует у многих россиян.

Чего никогда не будут показывать в театре arten? Были какие-то предложения, от которых ты отказался уже?

— Да, мы отменили одного лектора, который придерживался имперских позиций. Вся правая среда в театр не войдет — рассказы Прилепина здесь точно не будут читать. То есть всякие гомофобные высказывания не могут быть — не согласны с этим совершенно. Можно это разделить, я думаю, опять же по политическому спектру — с правыми у нас не будет никаких коллабораций.

Не могу не спросить, что вы планируете ставить в ближайшем будущем, чего пока нет в анонсах? Поделись инсайтом.

— Мы ставим «Невыносимая легкость бытия» Милана Кундеры. Спектакль будет называться «Предатели» — репетируем каждый день с утра до вечера.

Спектакля Planned Outage («Планового отключения») больше не будет?

— Нет, пройдет еще несколько раз. Мы хотели его поставить в репертуар. Цель — набрать репертуар. Мы этим занимаемся, чтобы у нас было какое-то количество спектаклей — 7-8.

Planned Outage был в репертуаре, но, к сожалению, одна актриса уезжает в Германию на довольно долгое время, поэтому, возможно, его не будет к осени. Но еще раза четыре пройдет. Этот месяц готовимся к Кундере.

Когда премьера?

— Планируем в первой половине сентября. К осени хотим чуть побольше проектов уже создать.

У театра есть постоянная труппа, костяк? Или все в таком свободном режиме — люди приходят, уходят?

— У нас есть постоянная труппа актеров, но пока малочисленная. Есть 3-4 человека тоже актеров, режиссеров, которые немножко в болтающемся состоянии, но они уже свои. И есть группа современных художников, которые тоже постоянные.

Хотим создать актерскую школу — сейчас мы экспериментируем. Сами занимаемся различными театральными методиками и хотим через какое-то время собрать программу — это лабораторная и студийная история. Мы сейчас делаем упор на политику. Отбор работ, которые здесь идут, происходит при соединении двух параметров.

Первый — этический. Мы не будем работать с талантливыми фашистами. Это наша позиция. А второй — мы не будем позволять человеку делать работу, если он в этой теме не разбирается, но при этом у него очень мощный гражданский комплекс. Но можем предложить ему нашу лабораторию — мы уважаем человека за его хорошую позицию и готовы с ним сотрудничать, помогать, работать.

Это какой-то определенный курс, то есть он в сентябре начинается и заканчивается когда-то в мае? Или это более свободный полет?

— Нет, будем более дисциплинированно набирать людей, которые будут работать и в дальнейшем смогут играть у нас в театре. У нас есть требования к тому, чтобы человек профессионально был к этому готов.

Мы будем его обучать довольно долго. Может, постепенно уже можно будет в проекты отправлять, но это будет еще все равно обучение.

Какие театры в Армении ты посещал сам? И какой из них ближе всего по духу к вашему?

— Я посещал Театр кукол, Театр им. Станиславского — это академические. Там есть, конечно, прекрасные люди, просто по духу они другие…

В Babylon ходил — нельзя сказать, что мы похожи, разве лишь тем, что это тоже низовая уличная инициатива. Я очень уважаю, когда в Армении люди занимаются современным театром.

Какие еще есть, как ты говоришь, уличные инициативы среди театров?

— «Хронотроп» здесь появился. Babylon — самый известный уличный театр. Я, на самом деле, других не знаю.

Мне очень понравились гюмрийские театры, если честно — не сказал бы, что это близко по духу тому, чем мы занимаемся, но это то, что невозможно повторить. Это очень колоритные спектакли — нам их нельзя поставить, потому что ты, когда их смотришь, понимаешь, что это действительно армянский театр. Ребята в Babylon ориентируются на Европу, мы тоже, но не передать, насколько спектакли в Гюмри искренние, честные — прямо такой природный клич.

Не зря Гюмри — культурная столица.

— Да, как и у нас Питер.

Вы делали публичный показ записи спектакля «Финист ясный сокол» Жени Беркович по пьесе Светланы Петрийчук. Напомню читателям, они сейчас сидят в тюрьме из-за этой постановки. Это первый подобный вопиющий случай в мире театра, насколько мне известно, по крайней мере, за долгое время в России. Как думаешь, это разовый показательный случай, чтобы всем остальным неповадно было, или это все-таки начало репрессий в творческой среде?

— Это начало репрессий в творческой среде. Когда я прогнозирую действия наших властей, всегда думаю, что дальше будет хуже. Если они что-то делают, это становится нормой и люди привыкают. Это совершенно не пик, и я очень боюсь за многих людей, которые в России остаются.

Ты сотрудничал с «Квартеатром», там играл. Как сейчас поживает проект, что изменилось с началом войны?

— Главный актер Сирискин уехал, и там, конечно, разбор пошел *улыбается*.

Павел (один из создателей «Квартеатра»): Мы сейчас живем в Батуми: я и моя жена Ксения Орлова. Я ездил делать там премьеру — новые спектакли появляются. К концу этого сезона мы вышли на серию солдаутов — с очень хорошим результатом сейчас. И верим, что нужно продолжать, пока есть развитие несмотря ни на что.

Поскольку «Квартеатр» мы так и задумывали как то, что останется до последнего — в последнюю очередь придет в квартиру. До этого момента будем продолжать.

Да, думаю, сейчас это важно. Ереван и Тбилиси — одни из основных центров русской эмиграции в наше время. Есть мнение, что в Грузии больше творческого движа и высказываться там проще. Тебе так кажется?

— Меня, наоборот, отпугивает, когда богема куда-то едет. Мне все время хочется обойти это место стороной.

Мне гораздо комфортнее сейчас в Ереване, чем в Тбилиси или Берлине, несмотря на то, что столица Германии гораздо лучше развита в театральном смысле. Это один из лучших городов для театральной жизни сейчас в Европе, но мне нравится, что в Армении этого почти нет.

Этим можно начать заниматься в более чистой форме. Мои единомышленники, с кем я контактирую, тоже почему-то не хотят в эти центры ехать — не могу сформулировать, что конкретно мне там неблизко.

Вообще Европа, даже если не брать Берлин.

— Там этого много, я не понимаю, что я могу там предложить. Здесь есть ниша.

И я просто люблю Армению — может, с этим связано. У меня такая иррациональная любовь — я не могу ее объяснить.

На самом деле, конечно, Берлин развит и Тбилиси развит, но я правда очень люблю Армению. У меня какая-то с ней связь странная. Я очень уважаю Грузию, там очень красиво, эти процессы с 2008 года, которые идут, тоже очень уважаю. В Берлине, понятно, круто, но почему-то кажется, что мне лучше здесь этим заниматься.

Вопрос личный. Как ты справляешься вообще с пиздецом, который происходит вокруг? Как находишь в себе силы делать что-то дальше?

— Вот очень любопытно. Мой самый главный пиздец был до войны. Была настоящая медицинская депрессия с захвата Крыма и до поездки в Армению — мне ее диагностировали. Я с ней справлялся. И когда я говорил, что боролся в себе с фашизмом, я боролся с этим заболеванием.

С 2018 года, когда я вернулся в Армению, после революции, вообще бешеный стал. Я излечил депрессию, но это перешло в маниакальную стадию, когда я мог чуть ли не подраться с человеком, орать, кричать, вести себя истерично.

В 2022 году вся моя истерика куда-то исчезла — я стал гиперспокойный по сравнению с тем, что было до. И в моей психике все перевернулось. Возможно, также произошло со многими политическими активистами.

С 2018 года я занимался активизмом — меня Армения вообще очень сильно политизировала. Был на всех крупных митингах в Москве. И возможно из-за того, что я страдал все это время, у меня какое-то облегчение, очищение произошло. Странно звучит. Но есть один момент в этой истории — наконец, многим стало понятно, кто есть кто.

Да, все поделилось на черное и белое.

— Для меня сейчас идет война. Раньше, когда я с каким-то ватником вел беседу, все равно где-то на подкорке думал, вдруг я дурак. Сейчас не надо с ним разговаривать.

Для меня это четко — этот человек уже несет войну. Он как бы ответствен за убийства. И я к нему уже отношусь как к убийце.

Ты веришь в светлое будущее для России?

— Для России не уверен, честно говоря.

Никакого просвета? В твоей голове не вырисовывается картина?

— Я еще думаю, что когда так не думаешь, оно, может, и произойдет. Я боюсь уже думать, потому что я все эти годы тоже надеялся на что-то, все время верил.

На самом деле я скрытый патриот — чувствую ответственность за свою страну. Я больше не могу желать светлого будущего. Меня очень расстраивает все. И люди расстраивают. Непонятно, что делать. Похоже на симптомы разрушения империи. Когда она рушится, должна уничтожиться — такое ощущение.

Чтобы возродиться в другом виде.

— Я очень надеюсь. Просто очень боюсь, что это будет через кровь. Понятно, все мы этого одинаково боимся.

_{Фото: архив театра arten и Александра Сирискина}